Анатолий Краснов-Левитин, "По морям, по волнам..."("Эмиграция")
(Cм. история Русской Церкви в 1970-е гг. © Copyright 1985 by A Krasnov-Levitine Editions «Poiski» 2, rue Henri Koch, 94000 Creteil, France.)
Отрывок из четвертой главы

     А на другой день вечером еще одна встреча. Приходят ко мне в гостиницу московские друзья: художник Юрий Васильевич Титов с женой Еленой Васильевной. Это очень колоритная пара. Знаком я был с ними с 1966 года. И об этом одаренном и несчастном человеке и его жене хочется рассказать подробно.
     Он москвич. Коренной москвич. И не только по месту рождения и по месту жительства, но и по характеру. Мужик крепкий, бородатый, веселый, любитель выпить, но не пьяница. Пьет по маленькой и тотчас пускается в пляс. И пляс чисто русский. С приседанием, с похлопыванием себя по бедрам. И удивительно талантливый. Начал он рисовать еще мальчишкой. И сразу попал в "знаменитости": в кругах художников о нем заговорили. Он начал как абстракционист и это сразу поставило его в ряды оппозиционных художников. Официальные авторитеты на него ополчились, но поклонники неапробированного искусства были от него без ума. Но он недолго оставался в этом фарватере. Вскоре притягивает его личность Христа. И начинаются поиски образа Христа. Он взыскательный художник; не из тех, кто хотят сделать религиозную тему средством политической игры (типа известного московского художника Глазунова).
     Он ищет. Я помню, однажды я был у него в гостях и он показывал нам (я не помню, кто был еще) свои полотна. Это было 19 (девятнадцать!) ликов Христа. И все различные, друг на друга не похожие. И в каждой картине трепетание религиозной кисти, взволнованность, страстное желание найти образ Христа. Я ушел ошеломленный и очарованный. У меня было такое ощущение, что я побывал около Христа. Совершенно не то ощущение, которое остается от Лувра, Ватиканских музеев, Эрмитажа. Там (при всем обилии художественных впечатлений) вы ни на минуту не забываете, что это картины, что вы в музее. В квартире около Садово-Триумфальной я обо всем этом забыл. Я видел Христа, одного Христа. И не верилось, что все это написал бородатый, веселый мужик, добродушный и в меру озорной. И вновь, в который уже раз, повторишь вслед за Митей Карамазовым: "Широк русский человек, широк, я бы сузил". И жена Юрия Васильевича - Елена Васильевна. От нее впечатление другое. Типичная интеллигентка. Дочь коммуниста и старого революционера - Строева. Смуглая. Светская. Любезная. Говорливая. Экспансивная. Чем-то напоминающая француженку. У них дочь. Уже взрослая. Как будто немного больная. Елена Васильевна делала рекламу мужу. Была знакома с иностранными журналистами. Благодаря ей фоторепродукциям картины Титова попадали за границу. О нем писали иностранные корреспонденты. Елена Васильевна имела знакомство и в диссидентских кругах. Самый близкий друг - Владимир Буковский. Он дневал и ночевал у них в доме. Хорошо они были знакомы также с Якиром и со всем нашим кругом.
     У властей - всегда для всех определенная мерка: раз необычные - значит сумасшедшие ("не адаптирующиеся со средой"). И начинается таскание по сумасшедшим домам. В последний раз, на моей памяти, их посадили в психиатрическую больницу в 1971 году весной. Перед открытием XXIV съезда. Был у них в больнице им. Кащенко. Говорил с Юрием. Он имел вид спокойный, сдержанный. А его жена Елена Васильевна по обыкновению взъерошенная, экспансивная. И жаловалась, что посадили ее с "бредичками". В мае Титовых выпустили из сумасшедшего дома.
     Был у Елены Васильевны. Поехали с ней в больницу им. Кащенко навещать Юлию Вишневскую, которая оставалась в больнице. Мы с Еленой Васильевной в саду. Юлия у раскрытого окна. Сказал ей: "Уезжай. Тебе здесь дышать не дадут". А через два дня меня арестовали.
     Уже будучи в лагере, получил от Елены Васильевны письмо. Элегантное, решительное, энергичное. Она извещала меня, что решила последовать совету, который я давал Юльке. Уезжает. Мне лучшие пожелания. Как мне говорили потом, перед отъездом она сказала: "По березкам не соскучимся".
     И вот встреча через три с половиной года. В Париже. Много воды утекло за это время. "Как мало прожито, как много пережито!" Они находились в это время в отчаянном положении. Изгои. И среди эмиграции и среди французов.
     Получилось это так. После отъезда из России очутились они в Риме. И сразу разочарование. Мечты о литературном салоне, которые владели Еленой Васильевной, разлетелись "как дым, как утренний туман". Заграничная пресса в лице журналистской публики повертелась вокруг них и забыла об их существовании. Одиночество. Тоска. Между тем приезжают двое знакомых из Москвы: Панин и Глазов. Двое русских (Глазов, впрочем, еврей), принявшие католичество. Они устраивают Титовым пропуск в Сикстинскую капеллу, на папскую мессу. Она побывала там, причастилась. И вдруг овладела Еленой Васильевной тоска по Родине. Жгучая тоска. Она прислонилась к колонне и зарыдала. Интересно, что с умилением вспоминала она в это время даже о сумасшедшем доме. "Так захотелось мне к этим сумасшедшим бабам", - рассказывала потом. Поистине "И дым отечества нам сладок и приятен".
     И вдруг кто-то подсказал: "поехать в Париж и обратиться в советское посольство". Порывистая, экспансивная Елена Васильевна все в том же состоянии нервной взвинченности мигом собралась - увлекла с собой мужа (он целиком находился под ее влиянием и слушался ее, как ребенок) и поехали в Париж, где Asil им был обеспечен. Приехали. И в советское посольство. Там они встретили необыкновенно радушный прием. Им улыбались, их угощали ужином, символически кормили хлебом из России.
     Супруги были очарованы. И на другой день спозаранку - к послу. Тот был также вежлив и дал им подписать любезно составленное от их имени пространное заявление на имя советского правительства с выражением раскаяния за то, что они покинули советский рай, дав себя соблазнить "западным змеям", и с просьбой о возвращении. Затем им назначили срок - через два месяца должен придти ответ.
     Супруги на седьмом небе. Елена Васильевна всем рассказывает о своем возвращении на Родину. Уверяет, что "о пальмах (на этот раз не о березках) она не соскучится". Раз в неделю они заходят к своим новым друзьям в советском посольстве. Но эмигранты от них отворачиваются. Однажды Титов встречается с Владимиром Дмитриевичем Поремским. Тот его спрашивает: "Правда ли, что Вы решили вернуться в СССР? И какие условия Вам при этом предложили?"
     Титов: "По какому праву Вы меня спрашиваете?" В.Д. Поремский: "По праву человека, который отдал жизнь борьбе с советским строем и потерял в этой борьбе сына".
     Между тем через два месяца в советском посольстве им заявляют, что в возвращении в Советский Союз им отказано. Требуют от них более пространное заявление, в котором осуждение Запада содержится в более категорической форме. Подписывают и второе заявление. И снова многомесячное томительное ожидание. А из Москвы приходят сведения, что представитель КГБ в Союзе писателей читает на собрании писателей заявление супругов и даже частное письмо Елены Васильевны к сестре с осуждением Запада.
     Наконец истекают эти томительные месяцы. Снова отказ. На этот раз посол ставит им новое условие: чтоб они выступили против Запада во французской прессе. Но тут уж Елена Васильевна смекнула, в какую ловушку она попала. Ее ответ: "Там в Москве я выступлю, как угодно и о чем угодно, но здесь, на Западе, я выступать не буду".
     Ответ нельзя сказать, что очень принципиальный, но советское посольство не удовлетворено. Опять неопределенные обещания. Титовым становится ясно: Советского Союза им не видать, как своих ушей. И здесь все кончено, их боятся, их чураются.
     Я пробовал говорить о Елене Васильевне с редактором "Русской мысли" З.А. Шаховской. Она сказала: "Я бы взяла Елену Васильевну на работу. Нам нужна машинистка. Мне их жаль. Но они связаны с советским посольством. Вы же понимаете, что брать их на работу я не могу, - у меня же бывают люди из Советского Союза". Что правда, то правда. В тот вечер, когда они меня посетили, я собирался к Максимову. Это их старый приятель. Когда-то в Москве он бывал у них часто. Елена Васильевна решила, что они пойдут со мной. Нехотя я согласился. Собственно говоря, мне следовало позвонить Максимову и известить о том, что мы приедем вместе с Титовыми, но я решил, что старый лагерник со старым лагерником может не чиниться. Мы поехали через весь Париж. Этот принял нас по обыкновению хмуро, но вежливо. Помню, я пожаловался на несчастье: потерял запонки и не могу купить новые, так как не знаю, как по-французски запонки (потом уже узнал: bouton de manchette, - только французу может притти в голову такое название). С тем же хмурым видом Владимир Емельянович пошел в другую комнату, вынес мне прекрасные, серебрянные запонки, которые я со свойственной мне аккуратностью через неделю потерял.
     С Титовыми Владимир Емельянович был также вежлив, подарил им свою последнюю книгу (кажется, "Карантин"), но через несколько месяцев в Риме попрекнул: "Вот Вы привели Титовых, а они, говорят, до сих пор в советское посольство ходят". Когда возвращались от Максимовых, Елена Васильевна в метро рассматривала книгу и просияла: дарственная надпись, якобы, гласила: "С пожеланием возвращения". Я тоже взглянул и должен был разочаровать Елену Васильевну. Надпись гласила: "С пожеланием возрождения". Это ее меньше устроило. Сияющее выражение у нее на лице померкло.
     Между тем в Париже в ноябре 1974 года было неспокойно. Была забастовка телефонных и телеграфных работников. Пришло воскресенье. В этот день вечером я обязательно звонил по телефону в Москву жене. Не соединяют. На помощь пришел представитель НТС в Париже Славинский. Он вызвал станцию, разъяснил, что у человека в Москве больна жена, он хочет спраситься о ее здоровье. На станции ответили: "Хорошо. На этот раз соединим, но если окажется, что неправда, заблокируем ваш телефон навсегда". Звоню. Подходит жена. Первый вопрос: "Как твое здоровье?" В ответ удивленный голос: "Ничего".
     И в этот же вечер я у Титовых. Они живут у богатой дамы, русской, вдовы румына, хозяина двух гостиниц в Париже. После его смерти продала гостиницу, деньги пустила в оборот. Живет в шикарном районе Парижа. Квартира из пяти комнат. В каждой могут поместиться 10-20 человек. На стенах гобелены, дорогие картины. Она дзенбуддистка. Каждый месяц летает самолетом в Японию. Взяла под свое покровительство Титовых. Они у нее живут. Каждый вечер экзерцизы - моления по особой системе. Елена Васильевна мне сказала накануне тоном школьницы: "Вчера я так устала, так хотелось спать, а вот пришлось два часа - экзерцизы".
     В этот дом меня привели Титовы. И с ходу мадам начала возмущаться почтовыми работниками: "Бездельники, негодяи, они не хотят работать". Перед этим я узнал, что почтальоны получают до смешного мизерную сумму и требуют прибавки всего лишь 200 франков. Услышав жалобы великолепно одетой дамы, хозяйки шикарной квартиры, я вскипел: "А Вы, мадам, почему не хотите работать?"
     -Я?
     - Конечно, моя жена старше Вас, а работает.
     Это ее так изумило, что она даже не рассердилась. Потом она вскользь заметила Титовым: "Какой смешной человек!" Зато Елена Васильевна потом меня отчитывала за то, что я оскорбил дзен-буддистку. Ведь она такая благочестивая, и всюду у нее статуэтки Будды. Я извинился, но подумал, что Будда был бы на моей стороне. Оказывается, не только в Бутырках улыбается Будда (название главы в романе Солженицына "В круге первом", "улыбка Будды").
     И еще одна бестактная выходка enfant terrible к огорчению бедной Елены Васильевны. Она привела меня в одну из православных церквей Парижа, находящуюся в ведении Московской Патриархии. Церковный староста и его помощник приняли меня очень приветливо. Показали мне храм. Я купил свечку, приложился к иконе Божьей Матери, поставил свечу. Потом повели меня в пономарку, комнату при церкви. Первое, что бросилось мне в глаза - огромный портрет Патриарха Пимена. Не особенно почтительно я сказал: "А и этот тут. Старый знакомый".
     - Вы знали Святейшего? - спросил меня староста.
     - Как же, - и дал характеристику Патриарху более правдивую, чем восторженную.
     Опять нагоняй от Елены Васильевны: "Они были так любезны!" "Я и отвечал на любезность тоже очень дружественно: сказал им правду".
     Про себя я решил уже давно: если бы я хотел говорить не то, что думаю, я мог бы спокойно сидеть в Москве и быть советским учителем. Если я вместо этого стал безработным, деклассированным человеком, узником лагерей, а теперь изгнанником, неужели для того, чтобы опять вилять и говорить не то, что я думаю.
     Но вслух я ничего этого не сказал, а лишь поцеловал ручку у Елены Васильевны. Бедная Елена Васильевна! Она была по-прежнему энергична, жизнерадостна. Но в глазах, в уголках губ чувствовалась усталость. Та усталость, которая предвещала ее печальный конец. В сентябре 1977 года Е.В. Титова окончила в Париже жизнь самоубийством.