Прогулка в горах
Что,
это жизнь? Хочется зачеркнуть, как строчку,
бросить в корзину,
руки долго мыть с мылом.
Прав был башмачник.
Вырастут эдельвейсы-цветочки.
Не заглядывай
в собственную могилу,
станешь бе-е,
под языком - колючки,
а ревёт с каким
юношеским пылом
великим, свободным,
как там его - могучим!
В нашей тёмной
сакле, помнишь ещё, учили.
Это горе, грех,
захлебнись в слезах ты.
Эх прокатит бык
летучий дебелый европу.
На четырех гвоздях
на стенку вывесят завтра.
Вся доколе риторика
выйдет, ужо, боком.
Метафизопоэтика
выйдет к тебе задом
и покажет козлиную
песнь, горние тропы.
Вот тогда, леверкюн,
с преподобным страхом
с колен в упор
рассмотришь, что круче
нуля целых шести
десятых.
Хочешь нарзанный
свежий во рту ключ?
Завтра
земля откажется носить
и - в землю уйдешь
по пояс, как Святогор, - и
есть кто живой,
предки, кого спросить,
не так ли, часом,
образовались горы.
Барбарис
с кизилом тряслись от страха
и грома подобного
не видали:
друг, поделим
все, есть одна рубаха,
да и та, похоже,
тоже из черной стали.
Друг, пошли вместе
со мной вверх,
я еще после войны
не грел гор в очах.
Если забудут
все - ну их, всех,
вынесу, комиссар,
на одних плечах.
У них даже хлеб,
друг, похож на камень,
а у нас все ОК,
облака под нами,
только трудно
дышать в этот холодный пламень,
друг, не пей
это льдяное пламя,
это - горькое
горе, в глубине - деревни,
ниже, глубже
- цвет, слоистый, нежный.
Не шумит ничто
- ни часы, ни деревья.
Даже воздух встречается
реже.
Даже смысл случается
желтым,
бледно-зеленым,
розовым, как кровь.
Скалистым, как
раздавленная нежность.
Не спрашивают,
как ушёл ты
от
жизни, хорошо, что был.
Посмотри,
даль, да не видно даже
и никто нас,
Господи, не увидит,
так самоубийца
на восьмом этаже,
как птица, рассматривает
простор,
задумывается,
просветленный, о вираже
и не спуститься
ли нафиг с гор.
Что, кээспэшник,
забыла карту
составить Тереза?
Тихий кто-то
не обронил стального
пера, уже хорошо.
Говорят, разберутся
без нас, тварь ты,
сколько раз на
дню, как топор, падал,
пока умом совсем
не дошёл.
Что ли репка,
друг, испуг, да вдруг
здесь другой
кто не проходил:
поневоле страшно
касаться рук,
протянутых из
могил.
Я дрожит, никак,
ни о чем, ужас,
среды окружающей
стиль застыл тих.
Подожди, здесь
был кто-то с крепким плечом мужа,
чтоб не пускать
больше могил в стих.
Воздух поэмы
страшно разит железом,
я не могу, извини,
не могу больше,
это, по-моему,
бесполезно.
Я опять болван,
один обман,
гром рычит и
я рычу:
"for the
race is run by one and one
and never by
two and two!".
