Пространство труднореализуемых проектов
Журнал созидания прямой и косвенной речи
"±стетоскоп" N32
Юрий Проскуряков
Опусы старой тетради

В начало

***

Разлуки вечной карантин,
когда огнем сознанья болен
и царской долей обездолен,
я догорю среди осин.
Сентиментальный властелин
пространств вдвойне печальных всуе,
я тайный знак твой нарисую
печальней, чем ультрамарин.

И в это миг наедине
с собой самим, предавшись схиме,
я зашифрую твое имя
в печальной тайной глубине.
Мы снова встретимся во сне
и в благодарности минутной
придем к замшелой и уютной
могиле в каменной стене.

И пряча в холоде воды
твой голос в незнакомой схеме,
блуждая в темной звезд системе,
еще не чуствуя беды,
я вырублю свои сады
сожгу мосты и, разрушая,
в тебе греховная, святая
найду своей любви следы.

В системе яблок и планет
след взгяда или поцелуя,
где ты, как в юности, ревнуя,
не скажешь мне ни да ни нет,
но бережно, точно кларнет,
с потоком воздуха станцуешь,
себя вторично зашифруешь
густою сеткою тенет.

 

***

Но ты меня, любимая, не ждешь.
Струится дождь, неугомонный дождь,
гноится темный глаз тысячелетий.
Возможно, это по моей вине,
что ты теперь в горячке и огне,
и между нами слез густые сети.
И не найти пути в системе слез,
не изменить фотографичных поз,
не разделить на всех горбушку хлеба,
но все-таки, пока клубится прах,
искристые бокалы на столах
полны любви и беспредельно небо.

Как заблудиться, ведь дриады спят,
на лесовоз уложенные в ряд,
в земную жизнь внося полупевучесть,
и со страниц нам льется не вино
сладкоголосых искушений, но
петь после жизни - ангельская участь.

Столица спит. На башнях фонари
мулеты света ставят до зари,
чтоб камню башен не было тревожно.
И хладен дождь. Он продолжает течь,
и прячет смерть двоякоострый меч
в трепещущие сном и жизнью ножны.

Мой теплый шепот, отражен от стен,
склонен верленом у твоих колен,
но, чуждый куртуазности и лени,
даря тебе двойной трилистник слез
и ощущая вечности курьез,
я сам молюсь замачтенной сирене.

И только слез густеющий поток
вычерпывает сетью кто жесток
и втаптывает в ил и грязь растений,
не доползая до касанья рук,
не погружая звука в нежный звук,
с тобой мы разминемся в мире теней.

Орфей беспутных русских эвридик,
с землей власами сросшийся старик,
то лодочник, то путник запоздалый,
раздвинувший пространства матерьял,
тебя я в каждой встречной потерял,
в воде, в траве, в заре беспечноалой.

И вот трубит последняя труба,
она и не сильна, и не слаба,
но некуда в твоем просторе деться,
покамест вечность отворяет зрак
и я лечу в ее ревнивый мрак,
в который мне уже не наглядеться.