Пространство труднореализуемых
проектов
Журнал созидания прямой
и косвенной речи
"стетоскоп" N33
Валентин Воробьев
Друг Земного Шара!
На лихорадочную эмиграцию
земляков Холин смотрел с олимпийским спокойствием барака.
Между проводами двух художников - Красного
и Купермана - мы встретились на похоронах Гаяны Каждан (1973), любимой
ученицы Е. М. Белютина, мгновенно сгоревшей от саркомы во цвете лет
и творчества. Холина я не узнал. Он выглядел не зэком, а английским
лордом под дождем.
Модный реглан "шако", клетчатая шляпа,
роговые очки и дождевой зонт с резной ручкой.
Седеющий щеголь на кладбище!..
В результате немыслимых квартирных обменов
он сумел обеспечить жилплощадью стареющую Марию Константиновну, замужнюю
дочку с внучкой, а сам обосновался в уютной квартирке уехавших в Израиль
евреев.
И - Холин снова мой сосед! Мой квартал
- Сухаревка, Склиф-Ананьевский 4, квартира 10 - адрес и место, неотделимые
от вселенского барака.
У себя Холин представил мне отлично сложенную
молодую женщину с выразительным конопатым лицом и сапогах выше колен.
"Ирина, - смущенно отвечала рыжая красавица,
- Ирина Островская".
Мне показалось, что эта женщина занимает
особое положение в жизни поэта, не временная "полюби меня, сука", а
нечто прочное.
Женитьба? Семья?
Поражал и обогащенный словарь барачного
авторитета. "Доска", "ковчег" "фуфляк", "оклад", "апокриф", "клеймо",
"узор", "лик", "фомич". Иконографию Пресвятой Богородицы от двенадцатого
до двадцатого века он знал назубок, и сходу отличал какого-то Прохора
из Городца от манеры Мишки Лозина, фальшивый сплав Трипольского от подлинной
бронзы Сапожникова. В то время, как я мучился среди новаторов американской
живописи, Холин проникал в духовные глубины русского народа, как упорный
забойщик в угольной шахте.
Всю Россию под суд!..
Навсегда покидая барак русской цивилизации,
я забрел к Холину прощаться. Выпить по рюмке, обменяться адресами, всплакнуть.
Двери, закантованные в броню, открыл седой Холин в пестром халате с
китайскими драконами. Квартирка поэта, сверху донизу заваленная "вещами
на продажу", походила на запасник антикварного магазина. На столе, покрытом
древним кавказским ковром (неделю назад я видел его на стене художницы
Л. А. Мастерковой, улетевшей в эмиграцию), возвышалась груда величественных
фолиантов с медными застежками, вперемежку с залитыми лазурью крестами
и кадилами. Сотни икон не висели по стенам, а стояли рядами, как книжки
в библиотеке. Серебряные оклады метровой высоты, картины в облезлых
рамах, колонны грампластинок с яркими надписями - "величайший в России
склад граммофонов", "Я ждал тебя", "Резвился ликующий мир", "Не весь
я твой", и сотни названий в том же духе.
Холин сел за стол, раскрыл фолиант и
таинственным шепотом произнес:
- Крюковое письмо семнадцатого века,
двадцать цветных украшений ручной работы, ты понимаешь, старик?
В бронированную дверь громко постучали.
Весь в мыле, бросая гром и молнии, ворвался барахольщик Игорь Санович.
- Холин, - взвыл он, - меня обокрали!
Кража со взломом, старик!
Предстоял нешуточный обмен опытом двух
маклаков. По чьей наводке пришли грабители. Где могут объявиться вещи.
Где найти верного слесаря. Сколько сунуть участковому. Я допил импортный
портвейн и отвалил подальше.
Преступный сговор!..
Потом доходили слухи. Холин женился.
У Холина родилась дочь. У Холина умерла молодая жена. Холин бросил писать
стихи.
Капитаном Холин женился в двадцать пять
лет, и вот, умудренный богемным опытом седой поэт пятидесяти пяти лет
женится на женщине молодой, неизлечимо больной раком.
И самым торжественным, буржуазным образом:
обручение в загсе под музыку Мендельсона, свидетели в строгих костюмах,
свадебный банкет в ресторане "Метрополь".
"Видимо, - неуверенно заключает дочь
Арина, - папа ее любил".
Любовь и гражданский долг.
Акушеры спасли новорожденного ребенка,
но не мать. Отец рычал и бранился. Знаток барачного рая не сразу решился
на отцовство. три года сироту бросали на руки опытных бабушек. Вдовцу
хватило благоразумия не привести в дом мачеху. В 1977-м, когда дочке
сравнялось три года, Холин основательно впрягся в должность воспитателя
и кормильца.
Кормление уток под Москвой на станции Челюскинская летом 1979 года.
