Пространство труднореализуемых
проектов
Журнал созидания прямой
и косвенной речи
"стетоскоп" N33
Ирина Даурова
Один день Александра Сергеевича
Поздно вечером, сидя в прокуренном
насквозь помещении пивного зала, что на углу Ланского шоссе и набережной
Черной речки, поэт опять вернулся к этой проблеме. "Ну, куда еще может
пойти в России интеллигентный человек при ограниченных средствах? Только
пива попить! Пивная - это клуб для простого человека!!" - размышлял
Александр Сергеевич. Напротив него за столом сидел товарищ еще со школьных
времен, а ныне профессор философии, Чаадаев. Чаадаев молча вращал между
ладоней кружку с пивом. Разобиженный событиями дня Пушкин уже выговорился.
Он поведал другу о своем визите на фирму Козлов-Дантес, о подарке француза.
Теперь, усталый, ждал от товарища сочувствия или поддержки. Чаадаев
был сосредоточенно задумчив, как и подобает истинному философу. Пушкин
не хотел прерывать его размышления и тоже молчал. Он по хорошему завидовал
другу. "Молодец Чаадаев! Место профессора в университете сохранил. Зарплата,
правда, копеечная, но - зарплата! Платят не регулярно, но ведь платят!
А свой бизнес?! Да, не зря многие завидуют философу. Бизнес небольшой,
но свой! Не то что у него: ямб да хорей! Ямб - ямбом, хорей - хореем,
а бизнес есть бизнес - стабильно! Вот, пиво сидим пьем! Удачно, что
сегодня "яйцовый день"!" - размышлял поэт. Бизнес Чаадаева позволял
друзьям изредка "расслабляться": пива попить, или еще чего... Но это
только в "яйцовые дни", то есть один раз в неделю. В этот день Чаадаев
получает от тетки из деревни посылку с несколькими десятками куриных
яиц. Яйцо продает у себя в университете между лекциями преподавателям
и аспирантам. Берут охотно: яйцо домашнее, свежее и дешевле, чем в магазине.
Иногда Чаадаев выручает небольшими суммами и поэта. Пушкин с благодарностью
смотрел на друга. Чаадаев все молчал и молчал, но внезапно как очнулся
и заговорил низким глухим голосом.
- Ты, Саша, кругом неправ! - произнес
он. - Дантес, Дантес! Ну, что Дантес?! Чего шумишь? Россию разорили,
народ обворовали!!! Причем здесь Дантес? Что за люди?! У нас, ежели
что неприятное случается, так виноваты непременно американцы, или немцы,
или французы! Ну, на крайний случай, евреи! Что за дикость?! Пойми!
Нас не Дантес обобрал, а Козлов! Сами мы себя разорили! Характер у нас
такой, особенный. Талант! Талант - любое, даже очень хорошее дело, в
мерзопакостность превратить.
Чаадаев замолчал, но видя недоумение
на лице друга, пояснил:
- Причиной всему наша алчность и наше
чванство непомерные! Да, всем миром правит алчность и честолюбие, но
у других народов есть святыни, коих касаться никто не смеет! Мы же готовы
торговать чем угодно и с кем угодно! Всю эту мерзость мы стеснительно
называем "беспредел". Назовем и довольны, вроде дело сделали, как грех
с души сняли! Мерзавцы! Живем в своем болоте! Свободу и гласность превратили
в глухой забор, за которым хотим построить сытое довольное общество,
общество без чести и совести!! Никакому Дантесу такое и в голову не
придет!
Александр Сергеевич хотел было возразить,
но Чаадаев и слушать не стал.
- Иди домой. Наташа ждет! - велел он
поэту. - Поздно уже, пора. Пока доберешься к себе на Мойку! И, штучки
эти: "мы россияне!", ты брось! Это для Дантеса мы россияне. Друг для
друга мы... Иди домой Саша!
Печальный вышел Пушкин из пивной на тротуар
набережной. Собрался перейти дорогу, остановился, пропуская транспорт.
Проезжавший на большой скорости джип вильнул и обдал Александра Сергеевича
грязью с ног до головы. Поэт хотел отскочить, но поскользнулся и упал.
Джип затормозил, из дверцы выглянула молодая полная и очень сильно накрашенная
женщина. Видя, что ничего страшного не произошло, она обматерила Пушкина
и машина покатила дальше.
Александр Сергеевич обтер лицо носовым
платком. Перешел дорогу, приблизился к реке. Остановился у фонаря. Подошел
бомж в галошах на босу ногу, хотел что-то попросить, но присмотрелся
и передумал. Подбежал грязный вислоухий бездомный пес, сел рядом, преданно
уставился в глаза, ожидая подачки. В тусклом свете фонаря на поверхности
воды покачивался мусор.
Поэт еще раз посмотрел на опухшую физиономию
бомжа, на облезлого пса, на грязную темную воду. На память опять пришли
слова: "Товарищ, верь..." И, все! Строфа дальше не складывалась.
