В начало

     Топология и топография родного города важны, мы предчувствуем в них план незримого города, но что это за город? Что говорить о чужих городах, мы должны вначале понять свой. Хотя все они связаны в глубине единой картой-сетью, на которой держится живой лист сознания. В прежней Москве можно было, перемахнув через брандмауэр, оказаться в совершенно незнакомом дворе, который вел свою замкнутую настороженную жизнь. Когда пространства в новых районах перестали быть такими скованными, благодаря ненасытимой жажде открытости, город стал источником локальной географической свободы, но рассеялась индивидуальность каждой разделенной области. Прежнего города мы не знали. Если нет сориентированности во времени и пространстве, то жить тяжело, хотя ты и сознаешь это. Однако в том городе даже дезориентированность могла быть плодотворной. Собственно, везде огромный город своей функциональностью и расчерченностью предлагает не заботиться о связи времен и пространств – он дает почти мгновенные коммуникации или подземный отчужденный от видимой реальности транспорт. Ноги могли вывести тебя в то место, которое существовало на карте твоего воображения совершенно обособленно. За Курским вокзалом, на внешней стороне Садового кольца есть сеть переулков, где ты оказался случайно и несомненно почувствовал, что здесь ты впервые, — то был незнакомый город – тебе выпала неожиданная возможность пережить головокружительное чувство новизны в знакомом. Ты мог слышать гулкость пространства под мостовой – там теплилось метро, которое своей родной пустотой по-кротовьи связало город, и он был ощутим весь, но как скрытый город. Может быть, тебе было проще, чем человеку девятнадцатого века, тщетно ожидавшего здесь извозчика в морозную ночь. Ты прошел мимо желтого подъезда МИИГАиКа. Эта аббревиатура хранила в себе, покрывала собой самое недоступное в советское время ведомство. Геодезия и картография, так же, как и история, были засекречены, и оставалось полагаться на предание. Сама сокращенность названия говорила об аббревиации города, о его зашифрованности, где многое лишь подразумевалось. Сжатые в звуковой проволочный комок буквы загадки в аббревиатуре советской реальности хранили в себе имена живых пространств и людей. Картография была легендарна, и метрополитен являл собой темноту секретности. Вся земля была разбита на случайные клетки, растрескалась на куски, как такыр, и знал ли кто о связи мест? Земля, которая сообщались только кодами-ходами неких условных шахматных фигур.

В продолжение
В оглавление