В оглавление 41го номера журнала "Стетоскоп"
На страницу журнала "Стетоскоп"
На главную страницу

Михаил Богатырёв

Артист современности
(тезисы доклада, прочитанного в студии «Альбатрос» 28.06.2007)

Апелляция к современности при уточнении профессионального «резюме» артиста указывает на слабость его базиса, на хрупкость фундамента, на выпадание из вечности в сиюминутность. Современный артист (композитор, художник) показывает зрителю ткань своего каприза, материю шутки... К сожалению, по прошествии лет (увы тебе, «Моя жизнь в искусстве»!) шутка обрастает таким балластом серъезности, что смех уже не слетает с губ наподобие невидимых лепестков, но словно бы получает «приписку» к челюстной кости, к качествам ее звукопроводности. Смеяться серъезным смехом и вдыхать аромат искусственных цветов – вот удел гения современности! Вот уж действительно, –

Напрасно гений пустоты
Терзал прозрачные цветы.

(Артист современности: костюм и роль...)
Костюм – не сущность, а форма. Форма носит на себе отпечатки сущности, но всё же таковой не является. Можно сказать также, что актёр – это своеобразный мимико-пластический (и психологический) костюм для исполняемого в театре образа. И в символическом противопоставлении «актёр-костюм» выигрывает, конечно же костюм. В самом по себе облегании тела тканью нет страдания. Это стиль... почерк... функциональность... Души же актёров, вынужденные облачать собою нечто чуждое, истерзаны лицедейством.

(Артист современности: сизифов труд...)
Речь идет о новаторе постэкстатической эры, чей девиз: «Вне себя – как в себе, а в себе – как в неволе» ... O человеке «текучем», но без всякой примеси эманаций Достоевского, Ду Фу, Гераклита, не говоря уже о Вергилии, являвшемся Данту.
Речь идет о тех, в чьих душах столкнулись два подземных флюида: призрак Рода и призрак Театра, причем, последний возобладал... Одержимые звериной гордыней самоумаления, эти люди растратили себя напоказ; выворачивая перед другими свое нутро наизнанку, они забыли о том, каков их подлинный облик. А в положенный час, когда приходит актерам время сходитьсо сцены и превращаться в людей, сюжет какой-нибудь чеховской драмы оказывается замкнутым в кольцо бесконечного самопознания:
– Дядя Ваня, ты почему плачешь?
– Я плачу, милая, потому что не могу выйти из роли... Заклинило что-то у меня в душе...
Ружье тем временем уберут со сцены, и кресла из зала вынесут на задворки, и когда, наконец, места соглядатаев опустеют, всем станет ясно,что театр жизни выехал в неизвестном направлении. Иллюзион закрыт.
Что здесь теперь? Хранилище стекловаты?.. Канализацонная секция?..

(артист современности: фантазия и идеализм...)
Момент возникновения искусства овеян тайной, затерян в египетской предвечной тьме. Однако мы можем извлечь на свет Божий вопрос о природе изображения (и более конкретно – о природе знака), ведь для этого нам придётся погружаться не только и не столько в дремучие дебри реконструированной доисторической безвестности, сколько в области, подведомые психологии развития. Если идеализм (и сама способность к отражению идеального) – это лад высокой духовной заданности, то что можно сказать о фантазии? Отвлеченное ли это качество от сущности человеческой, или же комбинаторика, неотъемлемая составляющая интеллекта, нацеленная на перспективу и новизну?
Может быть, фантазия – это только костюм для души (иногда не самый удобный)?
Отвлечься, как и развеяться, конечно же, человеку необходимо (тут и переключение внимания, и отдых), но в то же время и чрезвычайно опасно (возможностью исчезновения, потраты души, подмены живой жизни сном). Этот дуализм необходимого и опасного вполне присущ и феномену искусства.

(артист современности: иметь или быть...)
Считается, что знаки, мерцавшие у истоков искусства, имели ритуально-мистическую направленность. Изображение в чём-то сродни овладению. Овладевая созидаю, а создавая власть вершу. Сила знака, его причастность к власти, владению-овладеванию (вот и механический редактор из Word'a подсказывает: обалдеванию, овладению) может быть расценена как спайка (точка пересечения) эстетики и идеологии.
Если у романтиков – в идеале – единственным полноправным читателем произведения являлся сам автоp, противопоставленный презренной публичности («поэт и чернь»), то в политизированном искусстве происходит подмена знака и содержания соображениями коньюнктуры. Так или иначе этот механизм срабатывает во всех видах «востребованного» художественного творчества, будь то Ростропович, играющий на развалинах Берлинской стены или, скажем, Саша Бреннер, пачкающий из пульверизатора в голландском музее картину Казимира Малевича.

(артист современности: трансляция...)
Есть концепциии, согласно которым в глубине культуры ничего никогда не создавалось, но имела место ТРАНСЛЯЦИЯ. Знаки всего лишь транслировались человечеству в определённой последовательности и через определенные интервалы, как кадры на ленте диафильма. Однако вопрос о природе трансляции в таком случае остаётся открытым, к тому же само понятие культуры, отстранённое от Христа, от моральных ценностей, лишается будущего и скатывается в нети. Неужели вся эта трансляция происходит только для того, чтобы, как пишет атеистически настроенный Жан Бодрийяр, после смерти знаки были считаны с сетчатки глаз и показаны на экране инфернального кинематографа?

(артист современности: относительность футуризма...)
«Новое» то и дело подсекается «старым», оно устремляется в «старое» как в воронку, если не удерживать его под контролем. Принцип лестницы, превращенной в воронку: намеренно громко стучат каблуки по ступеням перевернутой «лестницы в небо», однако левая нога почему-то устает скорее, и вокруг левой ноги лестница-то и завивается в спираль...
Правило буравчика, выхваченное из полузабытой школьной программы, да куцая марксистская спираль истории аккомпанируют импровизированному нео-суффизму. Те, кто занят в этом ритуальном кружении, не замечают, что маховик времени остановился, что слова соскользнули со своих значений, как гайки с крепежных винтов при сбитой резьбе.

(никогда…)
...И вот, чтобы не нарушать будущего, я решил никогда больше не записывать мыслей, в крайнем случае – надиктовывать их на цифровик, но и это не обязательно. И дело не в том, что мне лень крутить пером по бумаге или недосуг формулировать идеи. Просто соприкасаясь с мышлением как таковым, я автоматически оказываюсь в положении чистильщика авгиевых конюшен; передо мной простираются груды принципиально-непроживаемого материала. Как любит шутить наша Ирочка, «мышление, знаете ли, совсем несъедобная штука».
Определенную роль в словесном самовыражении играет также УХО, то есть образ мысленного поверенного, которому адресуются (или в более грубом случае «сливаются») все референции. Получается, что само существо выражаемой мысли зависит от формы и структуры уха.

(творческие союзы...)
Бывает так, что есть из чего выбирать, но нет самого существа выбора, отсутствует то ли волевой компонент, то ли дифференцированный подход к реальности. Все едино. К сожалению, в жизни встречаются такие ситуации. Духовный кризис, связанный с невозможностью выбора, поэтически описан Мешей Селимовичем в романе «Дервиш и смерть».
Дефицит выбора отражается в речи. Нагрузка причинности ослабевает, и соответственно исчезают предлоги. Поначалу они могут хаотически перемешаться : над и под, в и на начнут подменять друг друга в смеховом сознании. Но смех не в состоянии звучать вечно ; это лишь этап освобождения от причины, механизм его действия мгновенен, а развитие происходит по затухающей. После предлогов основными крепежными элементами речи остаются союзы. Особенный смысл приобретает перечисление, оно способно растворить в себе проблематику выбора, осложненную недеянием. Соединительные союзы И, ИЛИ выступают под флагом перечисления.

и то, и это, и (или) то, или это
И ИЛИ всякая информация
предшествует самой себе

Так реализуется СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА или ДОКТРИНА ПРЕДШЕСТВУЮЩЕЙ ИНФОРМАЦИИ.

В оглавление 41го номера журнала "Стетоскоп"
На страницу журнала "Стетоскоп"
На главную страницу