В начало

Витальное начало витает 

          "Суббота" той поры - 70-х, самого начала восьмидесятых, представляла собой феномен театральной культуры совсем не потому, что это было время моей юности!
           После института я очень много ездила по всей стране делать спектакли и, возвращаясь, каждый раз поражалась "Субботе" - она по-прежнему была самым живым театром из всех виденных мной. Мне ужасно хотелось понять этот секрет, и я подозревала, что тут дело "нечисто". То есть не чисто театральное дело. Собственно, название "экспериментальный театр-клуб" и отражало суть явления, только шиворот-навыворот, как все у нас тогда.
           Конечно, по молодости не хватало ни мозгов, ни времени, чтобы хоть как-то проанализировать необычайную тогдашнюю витальность "Субботы". Казалось бы, никаких тайн тут нет, все на поверхности, и многие критики раскладывали по полочкам все особенности, относя успехи к продолжению и осмыслению традиций народного театра, а недостатки - туда же.
           А было нечто, что выделяло "Субботу" и из этого ряда. Это "нечто" витало в воздухе (точнее не скажешь!), так сложилась и общественная, и культурная ситуация в городе и в стране, что стал возможен этот самый "эксперимент", этот люфт между системой и живым человеком. Кроме того, несомненно и безусловно, все-таки существовал некий мистический момент, связанный с названием и философией этого названия. Как ни облегчай некоторые слова, как ни лишай их семантики, а все же они тащат за собой целый шлейф невероятных сдвигов тонкого слоя и поднимают ветерок от колебаний мира невидимого. Уж слишком сакральное в истории человечества слово. Хотя, конечно, тогда, сидя на кривой советской козе и беспечно болтая красивыми ногами, мы даже не сомневались, что объедем - не слева, дак справа, или поверху, или как... да в принципе, пожалуй, и не задумывались всерьез о словах...
           Много позже я была поражена, когда наткнулась на название "Мать-Суббота" у Клюева и описание скопчества. В истории русского сектантства понятие субботы очень значительно.
           А тогда лабораторная сторона меня увлекала сильнее всего. Собственно, лаборатории никакой и не было, лабораторией, скорее, можно было назвать всю страну, еще с двадцатых годов на полном научном серьезе собиравшуюся переделать психическими и социальными методами природу человека и немало успевшую в этом начинании.
           Было понятно, что сделать искусственно, повторить такие условия, какие получились у нас при создании "Субботы", невозможно. Слишком многое совпало. Мощный тоталитаризм пробуждал также очень сильное противостояние. Об этом уже много где написано, это такой очень сильный процесс, который несколько стянул на себя культурное одеяло - но не в пространстве, а во времени, ибо когда с гибелью системы исчезла и энергия сопротивления, питавшая русскую совковую и внесовковую культуру, то приоткрылась такая энергетическая черненькая дырка, и за ней - разреженный воздух и вакуум, затычкой которому отлично послужил бедный постмодернизм, обнаруживший, что писателям не о чем писать, художникам в лом даже встать с дивана в таком бардаке, а между тем горлышко разбитой бутылки продолжает блестеть в темноте около плотины, и это даже заметнее сегодня, чем было вчера.
           Более чем полувековое существование Совдепии поддерживало школы и традиции скрытого сопротивления в хорошем тонусе, и огромная энергия этого процесса, все эти "разговоры на кухнях", слушания радио "Свободы", чтение самиздата, творчество в "стол", выставки на квартирах, самообразование - все это было мощным полем, порой почти осязаемым. Сопротивление - мобилизует, свобода расслабляет; запад, давно расслабленный на эту тему, после перестройки падал на нас и нашу высвобожденную энергию, насасывался и вытирая рот, восхищенно повторял: Вот это жизнь! У вас настоящая жизнь, а у нас скучное существование!
           Однако, как ни крути, с советской системой мы тогда были завязаны очень прочно.
           В общественном плане "Суббота" нашла свою нишу именно в системе совдепии. В физическом и материальном плане "Суббота" существовала на средства системы. В человеческом смысле она отчасти противостояла системе, а отчасти защищала ее. В идеологическом плане "Суббота" лавировала, как могла. Не переходя в разряд андеграунда и диссидентуры, необходимо было "и рыбку съесть и на ... сесть".
           Высказаться с закрытым ртом - эта потребность, конечно порождала свой язык - с двойным стандартом, как теперь говорят. То есть лингвистический и семантический планы - противоположны либо параллельны друг другу.
           Это было феноменальное явление вообще в культуре, не только в театральной - эзопов язык был единственно понятным и единственно достойным произнесения. У всякого слова был его подразумеваемый двойник, и значение каждого слова очень менялось от этого. Слова, как перламутровые, переливались разными цветами, разными смыслами. Мы сами наделяли слова сакральностью и весом, нагружали их, как почтовых голубей, тайными сведениями...
           И в этом смысле искусство той поры, конечно, принимало вид некой формы религии. Фильмы Хуциева, Киры Муратовой, Тарковского, спектакли Таганки, книги Шукшина, песни Окуджавы, Высоцкого, Б.Г, пьесы Володина, Радзинского, то есть все, что официально не могли запретить, то, что пробивалось к читателю и зрителю, все это становилось прямо-таки Библией, строило мозги и душу.
           А если уж ты собирался заниматься в своей жизни искусством, то должен был быть готов к абсолютной и полной самоотдаче, которая по-русской привычке к крайностям легко и незаметно превращалась в тихий, органичный и почти религиозный фанатизм. У меня, во всяком случае, получилось именно так, и когда пришла пора жить - а не обсуждать книжки и спектакли - я обнаружила себя чрезвычайно односторонне развитой личностью. Я очень свободно и легко чувстовала себя, существуя в системе координат и ценностей театра и литературы, но в реальности с трудом могла сообразить, что плохо, что хорошо, что можно делать, чего нельзя, и что к чему приведет. Все законы сценического существования я смело переносила в жизнь, нисколько не сомневаясь, что поступаю правильно. Принять жизненно важное решение, руководствуясь логикой пьесы Чехова (хорошо еще, если Чехова, а не Дворецкого!) - было что два пальца об асфальт. И я так все время и поступала.
           Но эти все трудности наиспытывала не только я, мне-то еще повезло, у меня-то хоть была иллюзия каких-то критериев! И сегодня разве повернется язык, скажем, обвинить своего родного папу, или там, к примеру, любимого Александра Моисеевича Володина в том, что они мне вместо настоящей Библии подсунули себя в качестве пророков и апостолов! Ведь их в свое положенное время также холостили в этом смысле. И вообще род Ошибкиных - старинный русский род. Может, вообще самый старинный из ныне существующих.
           Нет, нет, не надо никого конкретно обвинять и докапываться до кумиров Серебряного века, которые расковыряли тонкий план и навызывали варваров, не задумываясь о том, что художественная провокация обернется провокацией духовной. А лучше остановиться на перспективной, почти ни для кого не обидной версии, что Боженька, ясное дело, нас, Россию, любит и потому нам такие ужасные испытания сделал.

В продолжение
В оглавление