В начало

Женя Липцин 

          У Жени Липцина был такой румянец и такая улыбка, как у рекламного младенца с пакета "Геркулеса". При этом держать рот закрытым ему было трудно - он все время или улыбался, или разговаривал. Чрезвычайно редко можно было увидеть его огорченным - это случилось лишь однажды на моей памяти. Когда во время гастролей на БАМ все дружно отравились, валялись по углам со стонами, и бегали дристать, у Жени Липцина, который питался вместе со всеми, только слегка испортилось настроение.
           И когда во время тех же гастролей однажды во всем поезде вырубили свет - а такое случалось - и через несколько минут включили, то оказалось, что еда, разложенная на столике для общей трапезы набившегося в одно купе народа, практически исчезла - зато все увидели улыбающееся жующее лицо Жени Липцына. Пока все впотьмах ждали света, чтобы начать есть, он спокойно ужинал, и абсолютно не понимал, почему все начали кричать и ругать его!

Опять французская философия!

          Филипп Серс в своей лекции сказал, что хорошо, когда рвутся нити, связывающие человека с Богом. Потому что образующиеся после этого узелки делают эти нити короче. Приближают то есть к Господу.
           Я, конечно, не против такого образного объяснения в разговоре о вере. Но в этом есть что-то от Чичиковского волшебного фонаря, при помощи которого он собирался развозить прсвещение по нашей большой родине... Я не хочу, чтобы случайные впечатления были вместо обычаев. Я лучше хочу, чтобы опять были традиции и дитьки в себя впитывали с молоком матери Боженьку, а не Кафку. На клеточном уровне, а не на интеллектуальном.

Неизбежное превращение

          Не переношу, когда кумиры превращаются просто в людей. Начинают принародно околачивать с себя позолоту, шокируя и разочаровывая поклонников. Ну, оставьте вы, кумиры, возможность вас любить! И так ведь любить совершенно некого. Потерпите ваши муки тихо. Конечно, хорошо тем, кто вовремя и красиво умер. Конечно, очень трудно оставшимся - жить на том же градусе, что и во времена своего зенита. Они толстеют, лысеют, пыжатся или спиваются, надоедают звонками еле знакомым людям или даже публично готовят пищу... Становится их жалко, а пожалеть и без них есть кого! Вон, целая очередь!

Сашенька

          Рита подарила трехлетней Сашеньке игрушечный парикмахерский набор. Саша ей сразу предлагает: Рита, давай играть, я буду парикмахером, а ты будешь терпеть!

Гудбай, Америка!

          В детстве я собиралась бежать в Америку. Эта идея пришла мне в голову потому, что однажды меня послали в магазин за сахаром и кассирша мне сдала сдачи с трех рублей как с пятерки. Вернуть деньги в магазин мне было жалко. Став обладательницей двух таким противоправным образом приобретенных рублей, я решила, что теперь я существо вне закона и мне прямой путь в Америку. Дело происходило в Зеленогорске, на даче, которую снимал дедушка-генерал. Деньги - один бумажный мятый рубль, три монеты по двадцать, одну в десять и две по пятнадцать копеек я рассовала за шершавые занозистые доски в деревянном сортире, посетителями которого были все обитатели дачи - и мы, и дедушкин друг генерал дядя Кузя со своей женой тетей Клавой, снимавшие вторую половину дома, а также хозяева дачи, жившие в летнем флигельке рядом, и вообще все, кому не лень было дойти до нужника: дача находилась на территории военного санатория, и по тропинке мимо нашего деревянного гальюна то и дело шастала обслуга санатория. Надо ли говорить, как я нервничала, стоило только кому-нибудь зайти в туалет!
           Любое богатство - это страшная обуза и ответственность. Я сразу же бежала в нужник проверять свое сокровище, когда кто-нибудь выходил оттуда. Я выковыривала из-за досок прохладные монетки, пересчитывала их, и засовывала обратно. Все руки у меня были в занозах, по ночам я прислушивалась к хлопанью деревянной дверки, и вся извелась - в темноте из своей кровати за взрослыми не уследишь как следует. И тут еще, как нарочно, через два дня я обнаружила в кармане папиной мягкой зеленой курки, в которой он ходил в лес, еще один рубль! Видимо, он заначил на пиво и забыл - он редко приезжал на дачу. Всё, всё толкало меня в Америку! Я не поверила своим рукам, когда вытащила из холодка шелковой норки карманчика сложенную вчетверо, потертую по сгибам, бумажку. Собственность отягощает. Но мало-помалу я попривыкла к своему положению, вынуждающего меня готовиться к побегу, подуспокоилась по поводу стыбзенных денег, и уже не вздрагивала от каждого деревянного стука дверки дачного клозета, и уже не каждый раз мчалась проверять целостность моего капитала в его вонючем хранилище.
           И зря. Уж не знаю, какие действия необходимо было произвести в туалете, чтобы обнаружить мой тайник за досками, но только мама мои деньги нашла. Будь она поромантичнее воспитана, она бы тихо и радостно забрала бы их себе и купила бы своим детям - то есть мне и брату Юрочке - мороженого и конфет. Ну, или там себе губной помады. Но скучная логика советского воспитания не позволила ей этого сделать. Она решила искать правды и справедливости. Она позвала в туалет элегантную лояльную тетю Клаву в шифоновом шарфике, и они стали вместе обсуждать всевозможные варианты происхождения подобной находки. Почувствовав, что их женский ум не справляется с проблемой генезиса, они призвали в помощь тети Клавиного мужа генерала дядю Кузю.
           Генерал дядя Кузя, который по своей удивительной доброте всегда и всех выручал из неприятностей, тут же высказал предположение, которое и было принято, как разумное и единственно проясняющее ситуацию, а именно - что это заначка пьющего мужа хозяйки, и самое правильное и гуманное, что можно совершить - это оставить все на своих местах. Однако женщины не сочли возможным запихивать деньги обратно между досок и решили позвать предполагаемого хозяина с твердым намерением поскорее завершить инцидент, восстановив его попранную анонимность и быстро устроив таким образом хеппи энд. Но не тут-то было. Никакой хеппи энд не устроился. Попробуй устрой у русских хеппи-энд! Кто пробовал, тот знает, что без обязательной порции достоевщинки или на худой конец, гоголевщинки, этот интернациональный фокус не проходит.
           Во-первых, добыть мужа хозяйки оказалось не так-то просто. Он спал. И сама хозяйка Антонина Ивановна свято охраняла его сон, потому что ведь каждому известно, каково это бывает, если внезапно разбудить мужа хозяйки. Во-вторых, хозяйка Антонина Ивановна очень насторожилась, услышав от моей мамы и лояльной тети Клавы в шифоновом шарфике просьбу об аудиенции у недоступного им спящего мужа. Само собой разумеется, приличия требовали объяснить внезапный интерес двух дам к чужому, а именно хозяйкиному мужу. Заметьте, одна ведь из дам была в шифоновом шарфике, а уж про маму и говорить нечего - она и всегда-то была красавицей, а в те годы у нее была коротенькая стрижечка, просто глаз не оторвать. Короче, хозяйка занервничала, рывком взяла своего мужа из кровати, и не дожидаясь объяснений, поставила его на попа перед дверью сарайчика. Довольно сбивчиво женщины попытались предложить некогда задуманный хеппи-энд. Они стали объяснять, как случилось, что деньги, припасенные дядей Федей на опохмелку, дрожат в руке моей мамы. Хозяйка своего мужа, Антонина Ивановна впилась глазами в лицо своего супруга, алчно ища признаков хоть чего-нибудь. Ну, не раскаяния, конечно, ну хоть чего-нибудь.
           Дядя Федя, взятый из кровати, долго и пристально смотрел красными глазами в сторону женщин. Чувствовалось, что его ментальное тело где-то заплутало и явно не поспело вернуться в физическую оболочку своего владельца к моменту пробуждения. Наконец ментальное тело проторкалось в дядю Федю и дядя Федя смог перевести глаза с шифонового шарфика на зажатые в горстку, и потому не четко видные деньги. Но когда протянули горстку к самой его персоне, дядя Федя медленно поднял руку с воздетым вверх указательным пальцем и замер. Это простое действие, видимо, истощило его ненакопленные еще во время прерванного сна силы, и он дожидался новых сил, чтобы продолжить. Наконец силы прибыли, и он улыбнулся широкой улыбкой Фантомаса. Вновь убывшие силы повесили значительную шикарную паузу. Наконец в голове у него что-то повернулось. Скрип его шестеренок долетал даже до канавки, в которой я окопалась, с тоской наблюдая этот спектакль и дожидаясь удобного момента, чтобы выйти и признаться. Интуитивно я чуяла, что в этой ситуации нужно как-нибудь так умело нарушить композицию происходящего действия, чтобы мне не попало, а наоборот, чтобы на меня смотрели как на избавительницу от этого кошмара. В канавке меня также удерживала слабая надежда, что дядя Федя по плохости соображения признает богатство своим, и я буду избавлена от тягостных объяснений.
           "Нет!" - наконец крикнул дядя Федя, и тут толпа взрослых, которая уже давно пополнилась дядей Кузей, дедушкой, бабушкой, кастеляншей санатория, не смогшей пройти мимо, стайкой местных детишек, вся эта шумная ватага закипела недоумением и вопросами:
           - Как нет? - Как так нет? - Нет? - Это не его деньги? - Да он не понимает! - Что он говорит? -
           "Нет!" - еще раз выкрикнул дядя Федя, опять страшно улыбнулся и покачал, наконец, рукой с воздетым указательным пальцем. После чего его ментальное тело опять куда то урыло, а физическое осело на ступеньки.
           Честность дяди Феди повергла меня в уныние. Что такое! Что ж все такие честные! Я хуже всех, что ли, получается? Значит, все равно придется бежать в Америку! Явно не вписываюсь я со своими дурными наклонностями в это общество честных и прямых людей. Не выживу я здесь. Вот какое несоответствие меня всему остальному! И это ведь сейчас я еще маленькая! А дальше что будет! Вырасту я, вырастут и мои наклонности, явно! Бежать, бежать! Карету мне, карету!
Ну, в общем, со своими размышлениями я пропустила тот момент, когда могла выступить с наименьшими потерями и даже сорвать аплодисменты. А может, такого момента и вовсе не было. Может, просто игра моего воображения гасила панику нравственного чувства. Просто мое воображение было на моей стороне. И не признавало никакого категорического императива. И советский моральный кодекс тоже был моему воображению как-то чужд. Чего-то мне не хватало, чтобы почувствовать себя виноватой. Чего-то не хватало.
           Прозой, прозой закончилась эта история. Такой унылой советской прозой, которая не могла соперничать с моим воображением в деле расстановки нравственных ценностей по своим местам.
           Мне пришлось зачем-то публично извиняться перед дядей Федей. (Хотя я-то про него ничего плохого не подумала! Это они думали, что он прятал деньги!)
           Папин рубль был возвращен в зеленую куртку. (А потом они сразу вытащили его оттуда!)
           Меня заставили идти относить два рубля обратно в магазин. (Кассирша нехорошо усмехнулась, когда я ей объясняла, что она дала мне неправильную сдачу больше месяца назад.)
           Обещанного мамой облегчения мук совести не наступило. Потому что, собственно, мук совести никаких и не было. Была досада, что побег сорвался. Ясно было, что уж больше так в жизни никогда не подфартит. Упустила свой шанс! Надо было получше прятать деньги. Да разве от них спрячешь!
           Гудбай, Америка! Придется приспосабливаться жить здесь!

В продолжение
В оглавление