Пространство труднореализуемых проектов
Журнал созидания прямой и косвенной речи
"±стетоскоп" N32
Юрий Проскуряков
Опусы старой тетради

В начало

* * *

Мне вспомнился Моцарт. Все также качалось и пело,
как белая пена, летящая вслед за кормой,
чем ярче сияло, тем бронзовей тело блестело
немыслимо гибкой, дразнящей, библейской спиной.

Вот Моцарт идет. В куртуазно прозрачное тело,
врывается пена, летящая вслед за кормой.
Сальери катает девчонок. Какое мне дело.
Но светится след их, омытый днепровской волной.

И матов на желтом песке золотистый пигмент!
И женственен воздух, слегка замутненный дрожаньем,
Возможно, что демон проплыл с неземным воркованьем,
А может быть ангел, из праздничных сотканный лент.

И матов на желтом песке золотистый пигмент!
И похотью воздух пропитан и музыкой скверной.
Согнувшись в кустах над любовью своей эфемерной,
он ловит момент, но момент ускользает. Момент

пронзительно острый, полынной заполненный мглой,
еще не взорвался симфонией звуков фальшивых,
и вновь этот катер, и рокот его торопливый,
и смех их беспечный, и мелкий песок золотой.

И птица затменья на миг развернула крыло,
но жизнь потекла от винта полосой монотонной,
сверкало в зените оружье, сияло стекло
и волны стонали в истерике сладкой и томной.

И кто их рассудит. Исчезнут холмы и река,
и тварей лесных, и небесных, и водных хоралы.
А он все катал этих девок, текли облака,
но глубже в пещерах тонули священные Лары.

Истерика тайны. Он знал, что не жить, не плодить
тем киевским сучкам. Гремели безбожно литавры.
Но можно забыться и плыть с ними вместе. И плыть
по палевой дымке в сусальное золото Лавры.

***

Первоснежье. Еще он добрый, но
сталь проглянет меж хмурых вежд.
Только тело - твой щит, в нем собрано
все великое счастье надежд.

Спишь ли в зеркале, лихо ль, худо ли,
колыбеля влюбленных Венер,
я вернусь к тебе тысячным Буддою
в запорошенный нежностью сквер.

Он тогда полунощным врангелем,
ледяным штыком у дверей,
ну а я дураком и ангелом,
с зацелованных алтарей.

Опечаленная и белая,
ну не смог я слова сдержать,
что ж теперь, за пределы бегая,
от любви к тебе умирать?

Увязать снегоносом, рикшею,
до границ тебя провопить,
и стихом, что печалью выкошен,
чистым всхлипом смеха убить.

Он солдат забривать подворьями
и под марши тебя спасать,
я себя растранжирю зорями
и пущусь в степи воровать.

И к костру твоих губ целующих
языком примерзну, шаля,
истекаешь ли кровью, бунтуешь ли,
то огонь, то лед, то земля.

Отогрелась бы, да невестою,
только где там, метнешь пургой
и куражишься мукой крестною
над дорогой своей другой.