Пространство труднореализуемых проектов
Журнал созидания прямой и косвенной речи
"±стетоскоп" N32
Юрий Проскуряков
Опусы старой тетради

В начало

***

Проекция улыбки на стакан,
пройдя стекло, выходит из стакана,
теперь напоминая донжуана,
а донжуан стремится на диван.
Вот он ложится с нею на диван
и что-то вынимает из кармана,
и поцелуй. О краешек стакана
стучит зубами мелко донжуан.

А за окном гремит пустой трамвай,
дождь моет стекла этого трамвая,
губной помады пятна отмывает
на кухне дон, собачий рвется лай
в ее окно, за ним бушует май,
он снова пьет за праздник первомая,
за женщин пьет, за родину... пустая
поллитра водки. Хрипло: "расстегай".

И вот темно. И дождь шуршит нигде,
они теперь никтои и нигдеи.
Ее тошнит: скорее бы, скорее,
но дон застрял, точно святой в звезде.
Он наконец уходит по нужде,
она ему: "уборная правее",
он думает: "какая ж это фея?
опять ошибка вышла побалде".

Потом во сне он множит города,
следы людей, блудивших городами,
вакханки обрастают бородами,
метет меж ног у каждой борода.
Они ему чужие навсегда,
с их гаражами, спальнями, садами.
Его во сне влечет к Прекрасной Даме
чтобы ему Она сказала: "Да".

И вот в какой-то рай вступает дон,
вокруг него сплошные беладонны,
на всех вуаль, везде стоят колонны,
и это уже вроде и не сон.
Но взгляд через плечо и, потрясен,
он видит силуэт свой полуконный,
и до земли, в кошмар хитровплетенный,
мотается дружок его. Бонтон

не соблюсти. Спасенья чести нет.
Ночь будет вечно длиться без рассвета.
Она пред ним. И полностью одета,
в ее руке сферический предмет.
Там, где пиджак, он ищет пистолет,
но нет подмышкой голой пистолета.
И правильно: вернуться с того света
при помощи курка - простой курбет.

Сквозь галерею золотых фрамуг
в волшебный шар закручивая туго,
она его бросает среди луга
каких-нибудь три тыщи лет тому.
Он вымолвить не может: не пойму,
как улетел я за пределы круга.
И за подругой звонкая подруга
на берегу смеются вслед ему.

И вышел из кустов другой мужик
Прославленный хитрец меж мужиками...
Он обхватил во сне ее руками,
кого-то звал, переходя на крик.
В ничто вовне проехал грузовик,
луна в окне торчала вверх рогами,
казался мир наполненным врагами.
Звонили в дверь. Он к этому привык.

***

Шумел прибой, и с волнами в ладу
я погружался в бешенство сирени,
когда любви сиреневые тени
являлись мне в пронзительном бреду.
В иных мирах я вновь к тебе иду,
и падаю лицом в твои колени,
передо мной обратные ступени,
надеюсь, что я вновь тебя найду.
Они мерцают, сыплются куски,
осколки позабытой серенады,
живой воды и мертвой эскапады,
и позабытых встреч черновики.
Вокруг заколки, ленты, каблуки,
тоской щемящих мыслей мириады,
в степной степи военные парады -
все это бред к тебе моей тоски.

Изящно ниспадают по стенам
из сна и плоти сотканные птицы,
я в этот час хочу тебе присниться,
припасть к твоим нежнейшим именам.
И степь да степь бежит к твоим волнам,
в которых мне уже не раствориться,
гони в кабак шофер, хочу напиться,
в сухой степи что остается нам?

Товарищ верь - она ушла давно
в тот странный мир, которым грезы полны,
где с берегом песчаным бьются волны.
Она ушла, так было суждено.
В сухой степи не все ли нам равно,
что где-то есть любви болезнетворный
горячий дух, соленый и просторный,
что не простить, не возвратиться, но
ты брось мое кольцо в ее вино -
за столиком, где пенятся валторны,
ведь мы с тобою также иллюзорны,
и страшной тайной все озарено.

И все ушли, как в море корабли,
оставив взглядов сомкнутые рифмы,
и кошки сладкой разноглазой лимфы
пропитанность на краешке земли.
Возможно мы неправильно гребли
в сырых пределах бешенства и нимфы,
развеивая ног кривые мифы,
неведомо куда нас завели.

И через ветер, дождь или обман
броска волны на острые утесы
мне хочется смешать с тобою слезы -
всех восхищенных буддами нирван.
И памяти бескрайний океан
земли рассветной и простоволосой,
волной и степью гибели курносой
несет меня в твой шквал и ураган.