|
|
Андрей Лебедев
Автобиография (1962-1970)
На сам 1962-й
из близкого приходятся песенки Гетца – Жобима – Жильберто. Музыканты только-только
сыгрались, озвучив новую чувствительность.
(Двумя годами раньше
создан «УЛИПО»; в 1961-м вышли «Мои любимые вещи» Колтрейна).
В общем, можно считать,
что я родился под босса-нову.
Каковая была отмечена
парадоксом: для европейцев она воплощала в себе самую что ни на есть латиноамериканскость,
для южноамериканцев же – интеллигентскую проевропейскость.
Так, наверное, воспринимался
и Борхес.
Слышал ли я её тогда?
Теперь одно
раннее воспоминание окрашивается в босса-новые тона.
Молодые родители учатся танцевать.
Места в большой комнате немного. Стол ссылают
к окну.
Я пристраиваюсь на пороге маленькой и гляжу.
Отец двигается широкими взмахами. Мать немного
стесняется и посматривает в самоучитель.
Когда вышел
альбом уже дочери Жильберто, я пошёл разбираться к дискачам.
Разобрался, забрался; герой «Скупщика непрожитого»
отправился в путешествие под предполагаемую музыку детства автора.
1963. «V» Томаса Пинчона
Фильм, который
стал бы моим, – экранизация глав о поисках V.
Приключенческий роман,
написанный вдогонку собственному отрочеству повзрослевшим психоделиком.
Промежуточные главы о моряках на суше или нью-йоркских джаз-кабаках под
утро – вроде пробуждения к реальности, когда надо идти в школу, гастроном
или с ежедневным ведром к мусорной машине.
Что впоследствии
тоже вспоминается как чистая психоделика. Просто другой трип.
Конец июля
96-го. Я иду по Госпитальному бульвару и, вместо того, чтобы размышлять
об индоевропейском корне «бха», думаю, сколько ещё недель могу не платить
по счёту за электричество. Институтские бухгалтеры, страхуясь, говорят,
что моё жалование почасовика будет перечислено лишь в конце августа.
Банкомат напротив
больницы Сальпетриер, в которой практиковал Шарко. У входа в гошпиталь
памятник другому психиатру, с надписью на пьедестале: «Имяреку, благодетелю
умалишённых».
Деньги пришли.
В двух шагах Аустерлицкий
вокзал, где, не заходя домой, покупаю билет в Амстердам.
Пинчон во французском
переводе взят с собой.
Ночую в студенческой
гостинице, а дни провожу с книжкой на лавочке какого-то уютного дома у
канала. Первое время – сося ритуальный косяк. Кислый вкус тепличный травы
быстро надоедает. Настоящей травой становится роман.
1964. «Моя жизнь в лесу духов»
Амоса Тутуолы
Вначале
были Ино с Бирном. Альбом, с которого теперь начинают отсчёт эстетики
сэмплинга.
Тогда, в начале восьмидесятых,
трудно было предположить, что на этом приёме будет стоять вся нынешняя
электроника. Очередной прибамбас Ино; клёво, но ему и полагается отличаться
– сегодня это, завтра что-нибудь ещё.
В самиздатском переводе
книги про «Говорящие головы» сообщалось, что Ино и Бирн записывали пластинку
в американской пустыне и стучали при этом по пластмассовым вёдрам.
Вёдро станет любимым
ударным инструментом. Свою лучшую партию я отколочу на концерте Умки в
«Симпозионе» в девяносто эдак девятом году.
Сам Тутуола
впервые был прочитан во второй половине восьмидесятых в переводе Андрея
Кистяковского. Потом, как казалось, забыт.
Возвращение состоялось
в двухтысячном.
Книжный магазинчик
при входе в парижский Аквариум.
Доска со статьями
о нигерийце (Узнаю, что в Европе его раскрутили постаревшие сюрреалисты).
«Скупщик непрожитого»
уже пишется.
Вдруг понимаю, что
мне нужно перечитать покойника.
А он тут как тут,
переиздан в Петербурге.
Пока книга дошла,
феерический твист-энд-шаут уже закончен. Но сколько общего! Ежеабзацная
трансформация сюжета, рассказчик, которого несёт так, что единственной
заботой является придание повествованию видимости хотя бы какого-то правдоподобия.
Не сюжетного, какое там! Синтаксического, риторического, аллюзивного.
И опять:
в Европе – африканец, в Нигерии – подголосок европейцев. Свой среди чужих,
чужой среди своих.
«Гибель бухгалтеров»
пишется уже с сознательной отсылкой к «Лесу духов». Осталось придумать,
что именно это будет за лес.
В продолжение
В оглавление
|