Несоответствие пятое
АЕ. Причина не есть то, что возникает, и возникающее не есть причина.
Гиппий. Ты прав, Александр.
АЕ. Но ведь тогда ни прекрасное не есть благо, ни благо не есть прекрасное. Или это тебе кажется возможным после сказанного раньше?
Гиппий. Нет, мне так не кажется.
АЕ. Но удовлетворит ли нас, если мы захотим сказать, что прекрасное не есть благо и благо не есть прекрасное?
Гиппий. Нет, это меня вовсе не удовлетворяет.
АЕ. И меня это наименее удовлетворяет из сказанного. Значит, неверно нам представлялось, будто прекраснее всего наше положение, что полезное, пригодное и способное к созиданию блага и есть прекрасное. Нет, такое допущение, если только это возможно, еще смешнее прежних, когда мы думали, что прекрасное - это девица и все прочее, что мы перечислили раньше.
Гиппий. Кажется, что так.
АЕ. Уж и не знаю, куда мне деваться, Гиппий, и не нахожу выхода; а у тебя есть что сказать?
Гиппий. Нет, по крайней мере, сейчас; но, как я недавно сказал, если я это обдумаю, то уверен, что найду.
Красота и безобразие не равно распределены в мире, красоте все же принадлежит перевес. В самом деле, абсолютная красота существует в Царстве Божием, абсолютного же безобразия не существует, поскольку действительно воплотиться на материальном плане может лишь то, в чем есть что-то положительное. И наоборот, если в чувственно воплощенном бытие какая-либо из абсолютных ценностей отсутствует или неполна (например, нравственное добро, разумность, истина, свобода), то и красота несовершенна, к ней хотя бы в малой мере примешано безобразие.
Красота не есть высшая цель поведения, а, наоборот, следствие осуществления других положительных ценных содержаний бытия. И целью поведения должны быть они, а красота есть как бы дополнительная награда, надстраивающаяся над ними. Так, например, если кто-либо стал бы оказывать помощь раненому на поле боя не из человеколюбия, а и с целью совершить красивый поступок, то это было бы извращением, и поступок приобрел бы черты манерности, преувеличения и других оттенков эстетического безобразия. Благое и прекрасное - не одно и тоже. Первое всегда в деянии, прекрасное же - и в неподвижном.
Я не могу представить красоты, не связанной с несчастьем. Красота - это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк. Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? В содоме-то она и сидит для огромного большинства людей. Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей.
Часто представляется, что духовная жизнь - это что-то ужасное, непрерывная мука. На самом деле она сопряжена с созерцанием подлинной красоты. Монахи скрываются, не хотят смотреть на произведения искусства оттого, что им открывается новая красота. Происходит процесс постепенного замещения в человеке прекрасного - более прекрасным, более возвышенным. Грубо говоря, ребенку нравится кататься на самокате, а потом он постепенно осваивает велосипед, потом мотоцикл и предыдущее ему уже не так интересно. Дальше, дальше - а потом он осознает, что можно летать на ракете. Так и человеку, познающему Господа, все остальное кажется пресным. Один афонский старец после того, как видел Бога и Его сияние, вышел днём из своей пещеры и стал спрашивать, почему никак не рассветет. Ему всё остальное уже показалось темно. Когда человек начинает воспринимать эту невероятную красоту, недоступную тому, кто к этому не поднялся, ему хочется все ближе и ближе идти к Богу. Как влюбленный - чем больше влюбляется, тем больше времени ему хочется проводить с любимой женщиной, общение же с другими людьми ему становится все менее интересно. Ничего не видит такой человек - какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего.
Работы
Митрича
и Богатыря,
Париж,
1993-1994
годы