Ночь… Тусклая луна щербато усмехается в моем окне… Ночь… и тишина,… данная навек…Или просто одинокая лампочка отражается в запотевшем стекле?… Я вдали… вижу город, которого нет… И не окно это вовсе, а привычный театральный занавес, расписанный искусным декоратором… А города нет, и тишины вечной нет, и воды нет одной и той же…Этот режиссер всегда умело и вовремя меняет декорации… «Весь мир театр, и люди в нем актеры»… Знал ведь великий лгун, что театр-то марионеточный, наверняка знал… А промолчал. Или, может, кто-то тяжкую длань возложил на гениальное перо? Тут и гадать нечего. Сам кукловод и возложил. А ну как, неровен час, куклы сами за веревочки дергать надумают… Думать-то никто не запрещал. Тут уж всему спектаклю… Вот, вот… Не-ет, каждому в своей реплике дернуться назначено им лично. Были ведь уже такие инициативные… И что получилось? Каждому свое… Каково? Так что знать об этом положено только кукловоду…
Кажется, идут ко мне… или опять смена декораций?
Я проснулся среди ночи с ощущением того, что меня внезапно с головы до ног облили чем-то невесомым, и в то же время противно липким. Голова слегка кружилась, и меня даже поташнивало. Я закрыл глаза и потряс головой. Тошнота прошла. Я снова открыл глаза и огляделся. Неясный сумрак странного рассвета до неузнаваемости изменил очертания комнаты. Зыбкие тени свешивались с потолка, выглядывали из-за мебели и, казалось, медленно втягивались под тяжелые лапы стоявшей в углу, еще не украшенной елки. Шорохи, бормотание, вздохи и даже покашливание странно подчеркивали тишину ночи. Часы на стене, вздохнув, пробили два раза, на третьем крякнули и натужно заскрипели. Я машинально бросил на них взгляд и вздрогнул. На часах, нахохлившись, сидела голубая птица, очень похожая на ворону. В клюве она держала стрелку от часов, видимо, только что оторванную. Заметив мой взгляд, ворона хихикнула и, распространяя голубое свечение, юркнула под елку.
- Сплю, - радостно подумал я. – И сон такой интересный.
С этой приятной мыслью я повернулся на бок и, уютно подоткнув подушку под щеку, закрыл глаза.
И тут до меня донесся запах горячего утюга.
- Странный сон, - подумал я. – С запахами.
Не открывая глаз, я полежал еще немного. Запах усилился. Потом послышался шипящий звук. Будто кто-то гладил брюки через мокрую тряпку.
- Нет, правда, странный сон, - еще раз подумал я. – Пожалуй, лучше проснуться.
Я приоткрыл глаза, но тут же закрыл их снова, стараясь успокоить неожиданно забившееся сердце. Ворона сидела на столе, расправив крылья, по которым ездил огромный черный утюг. Она жмурилась от удовольствия и время от времени брызгала на крылья водой из аквариума. От крыльев шел пар.
- Кыш! – сказал я шепотом и махнул на ворону рукой.
Она презрительно скосила на меня глаз, неторопливо бросила утюг в аквариум и под его отчаянное шкворчание порхнула под диван. Слышно было, как она ходит там, постукивая когтями. Я потянулся к торшеру и щелкнул выключателем, но он не сработал. Ворона под диваном захохотала, потом закряхтела, и вдруг из-под дивана по комнате разлился неожиданный сиреневый свет. Я наклонился и, подняв край одеяла, заглянул под диван. Ворона, растопырясь, сидела над моим тапочком, в котором лежало, распространяя сияние, великолепное сиреневое яйцо. Увидев меня, ворона сошла с тапочка и важно прошествовала на середину комнаты. Там она оглянулась, нахально нагадила на пол и шмыгнула под елку. Я схватил второй тапочек и бросил ей вслед.
Надо было вытереть пол. Я нехотя встал и поплелся на кухню. Холодильник не работал. Под дверцей успела набежать лужица воды. Из репродуктора, стоявшего на холодильнике, доносилось заунывное бормотание. Повернув регулятор громкости, я прислушался. В репродукторе замолчали, только кто-то отчетливо сопел. Так продолжалось с минуту.
- Сделай тише, придурок, - наконец прохрипел невидимый голос. – Кота разбудишь.
- Сам придурок, - обиженно сказал я, но громкость уменьшил (читать дальше).
 

«Будь осторожен!» - в течение трёх лет, это были последние слова, которые я слышал, уходя из дома.
Я уходил ранним утром, и мама выходила на лестницу проводить меня, и последней частичкой того, домашнего мира, которую я видел, уходя из дома, была её худенькая фигурка в красном халате, тающая в полумраке лестничного пролёта. И каждый раз, перед уходом, она повторяла мне: «Будь осторожен!» И в этих словах, помимо её воли, звучала такая беспомощность, такое сознание своего бессилия хоть что-то изменить, хоть чем-то помочь, что они становились не столько предостережением, сколько заклинанием, попыткой заговорить судьбу, безжалостную и равнодушную. Что я мог ответить на это? Я улыбался и уходил.
И в этот раз, как всегда, я улыбнулся и ушёл, но интонация, которой была произнесена прощальная фраза, отличалась от обычной. Это было не просто привычное заклинание - за этими словами таилось что-то еще. И мне казалось, я понял что именно. Мама верила, что человек особенно уязвим в день своего рождения, и в ближайшие к нему дни. Многие люди умирают в этот день, заболевают, или с ними что-то случается. Я несколько раз слышал, как она рассказывала об этом, по разным поводам, приводя в пример различных знакомых, или известных людей. Как-то, будучи на кладбище, я вспомнил это её суеверие и, отчасти от скуки, стал рассматривать надгробные надписи. Я был поражён тем, как часто даты рождения и смерти совпадали, или почти совпадали.
Мой день рождения через две недели (читать дальше).
 

В комнате было темно. Свет уличного фонаря не мог пробиться сквозь толщу заледенелого стекла и застрял в нём жёлтым прямоугольником. Звуки редких в этот час машин едва достигали пятого этажа и не тревожили бабку Нюру, которая, закутавшись в одеяло с головой, умирала в полной тишине, как ей всегда и мечталось. Она ничего никому не завещала, да и завещать-то было нечего и, в общем-то, некому, поскольку дочь, которая давным-давно её оставила, жила бог весть где и уже столько лет не давала о себе знать.
Чувствуя, что умрёт не сегодня-завтра, бабка Нюра была довольна что не мучится и не мучит других. Она всю жизнь боялась кого-нибудь потревожить, поэтому и однокомнатную квартиру, из которой её теперь собирались выселять и в которой отключили всё, что можно отключить, за неуплату, получила аккурат перед самой перестройкой, прожив всю предыдущую жизнь по баракам да малосемейкам. В общем, повезло ей с этой квартирой, думала она, в своей умирать легче.
Бабка Нюра всхлипнула, шмыгнула носом и удивилась появившимся слезам. Она уже несколько дней не ела и не пила (не хотелось), а слёзы, поди ж ты, откуда-то брались. К запаху из несмываемого
унитаза бабка Нюра давно притерпелась, простыня под ней промокала всё реже; вот и теперь она лежала почти на сухом и с удовольствием согревалась. Ей было почти уютно и она даже хихикнула, подумав, что выселить её уже не успеют, ещё и похоронят за счёт государства, от которого ей всегда перепадало так мало.
За всю свою долгую жизнь сейчас впервые она была абсолютно счастлива – можно ни о чём не беспокоиться и ни о чём не жалеть. Да и о чём жалеть-то? О безрадостном детстве? Из него бабка Нюра вынесла только запах хлеба, за которым часами приходилось стоять в очередях, трясясь от страха, что не хватит; бесконечные стирки захарканных кровью тряпок постоянно кашляющей матери; жалкие попытки достать хоть немного мёда и масла для неё, как советовал, угрюмо отводящий глаза, доктор, и страстное желание дождаться отца, хоть мать не раз говорила, что тот даже до фронта не успел доехать. Но бабка Нюра – тогда просто Нюрка – тупо верила, что он живой – за погибшего платили бы пенсию.
Школу она бросила, как только схоронила мать. Слава богу, после войны начали отстраиваться, и она без труда устроилась на стройку разнорабочей. Несмотря на постоянное недоедание, она отличалась выносливостью - единственное, что досталось по наследству от отца кроме застывшей на стене барачной комнаты фотографии; вся его одежда была распродана ещё при больной матери. Работала Нюрка старательно и вскоре её обучили штукатурному и малярному делу. Стала зарабатывать побольше и понемногу обиходила комнатку. Выпивать не научилась, хотя и на стройке и в бараке пили помногу, тоскливо и жадно. Поэтому и близких подруг у неё не было.
Глядя на заполонивших городок уцелевших на войне инвалидов, поющих, растягивающих меха впервые увиденных здесь аккордеонов, зазывно тасующих карты, или просто молча сидящих на самодельных тележках с протянутой рукой, всё время думала об отце и никак не могла взять в толк, как тот мог погибнуть не дойдя до фронта, когда даже оттуда возвращались, пусть покалеченные, но живые мужики. Через какое-то время инвалиды вдруг куда-то исчезли, и мужчин в городке заметно поубавилось. Шептались бабы, что убогих вывезли то ли для лечения, то ли просто подальше от людских глаз в специальные заведения, до самой смерти. С их исчезновением стала слабнуть и память об отце, которого она знала лишь по единственной фотографии, да по рассказам матери.
Замуж выходить было не за кого, но она всё-таки умудрилась родить девочку, потому что постеснялась поднимать шум в бараке, когда к ней в комнату проскользнул пьяный сосед. Потом долго плакала в подушку, но со временем успокоилась и, наконец, удивила всех ребёнком. е (читать дальше).
 

Егор ненавидел свою работу, но ничего не мог изменить. Судьба. Его отец, дед, прадед были сжигателями. Отсутствие выбора не пресекало мечты улететь отсюда, но делало их настолько мучительными, что хотелось посильнее стукнуться головой и проснуться. Он не переставал искать призрачный шанс освободиться от планеты, где каменистая, бесплодная поверхность уставлена крематориями и мусорозжигающими заводами, а гулять вне зданий можно только в защитном костюме. Егор хотел увидеть красоту в местных пейзажах, но отмечал лишь серый низенький кустарник, напоминающий колючую изогнутую проволоку, да животных похожих на монстров – маленьких зубастых тварей, смачно грызущих жесткие семена вездесущего кустарника, и летунов, напоминающих летучих мышей из прадедушкиной энциклопедии. Вообще, Егор любил читать сохранившиеся древние книги и слушать рассказы о легендарной Земле с ее зелеными лесами, иссиня-прекрасными морями и океанами, многообразием животных бегающих, летающих, ползующих. Хотя, даже самым старым жителям «КМ-23» не посчастливилось родиться на Земле… Иногда ему удавалось купить книги или кое-какие интересные вещи у сортировщиков, отточивших талант видеть в мусоре зерно наживы и сноровисто прятать его в недрах рабочих комбинезонов. Говорят, у них сговор с охранниками.
– Егор, ты там спишь? – прогрохотал недовольный голос начальника Алексея Сергеевича, – Сигнал отгрузки!
– Иду! – ответил Егор и быстро слетел по шесту из комнаты отдыха на нижнюю секцию (читать дальше).
 

К сегодняшнему дню мы рассматриваем для публикации в альманахе следующие произведения:

Татьяна Вильданова (Версуа, Швейцария). Генетика. Рассказ
Татьяна Вильданова (Версуа, Швейцария). Сны старого замка
Владимир Колотенко (Украина, Днепропетровск).. Семя скорпиона. Фрагмент повести
Владимир Колотенко (Украина, Днепропетровск). Дом для Юлии
Сергей Криворотов (Астрахань). Новые аттракционы
Моника Лир (Омск). В тумане
Моника Лир (Омск). Мираж
Дмитрий Муратов (Москва). Жертвоприношение
Ирина Сидоренко (Украина, Киев) Кукла
Светлана Чабан (Московская область, поселок Некрасовский). Смотрящие в грунт. Рассказ
Екатерина Четкина (Екатеринбург) Раститель
Давид Шраер-Петров (Бостон). Дом Эдгара По (фантелла)