Aesthetoscope-Эстетоскоп представляет проект - Aesthetoscope_в печать. Смысл в следующем. Сейчас практически у каждого есть есть принтер - дома, на работе, у знакомых. Часто и я распечатываю нужные мне тексты, чтобы прочесть их в свободный час. Я вообще люблю печатать тексты на бумаге. Мой альманах - Aesthetoscope-Эстетоскоп - старается познакомить вас с хорошими авторами, с их поиском, с их новыми работами. Для того, чтобы знакомство было более непринужденным я предлагаю вам новую форму публикации - книга-не книга, листовка-не листовка - издание, приспособленное для легкого распечатывания на принтере.
Эти публикации будут подготовлены таким образом, что вы сможете сразу отправить их на печать и получить удобные и хорошо оформленные издания.

Пошаговая инструкция для того, чтобы распечатать издания из Aesthetoscope_в печать.
Некоторым может показаться слишком очевидным то, что я напишу дальше, но, согласитесь, бывают ситуации, когда самые очевидные вещи почему-то не приходят в голову, и в этом случае мои подсказки будут как нельзя кстати.
Итак, для того, чтобы распечатать издание из Aesthetoscope_в печать, вам нужно кликнуть по ссылке рассказа, который вы хотите распечатать, к примеру - Фридрих Ницше "Так говорил Заратустра" Перед вами откроется страница сайта Issuu.com, сайта, где мы разместили архив наших изданий. В центре открывшегося окна вы увидите первый разворот (две страницы) рассказа. Читать наши издания с экрана не очень удобно, потому что на каждом листе расположены по две странички издания и следуют они не по порядку чтения, а таким образом, чтобы после распечатки на стандартных листах формата А4 листы можно было сложить пополам и, вложив сложенные листы один в другой, получить брошюрку-книжицу удобного размера. Пока все понятно?
Продолжаем. Оглядитесь и вы обнаружите рядом с разворотом страницы издания несколько значков, среди которых будет один, похожий на принтер. Кликните на него. Перед вами откроется новое окно, в котором будет кнопка с надписью "Print this publication. 2 pages, page size 29.7x21.0cm" ("Распечатать эту публикацию. 2 страницы, размер страниц 29,7 на 21 см, размер стандартного листа А4 формата"). Можете отправлять рассказ на печать.
Если ваш принтер поддерживает двустороннюю печать, ваша распечатка будет еще более аккуратной и похожей на хорошее книжное издание. Приятного чтения!

Заратустра не ходил еще и часу в горах и лесах своих, как вдруг увидел он странное шествие. Как раз по дороге, с которой он думал спуститься, шли два короля, украшенные коронами и красными поясами и пестрые, как птица фламинго; они гнали перед собой нагруженного осла. «Чего хотят эти короли в царстве моем?» – с удивлением говорил Заратустра в сердце своем и быстро спрятался за куст. Но когда короли подошли близко к нему, он сказал вполголоса, как некто говорящий сам с собой: «Странно! Странно! Как увязать это? Я вижу двух королей и только одного осла!»
Тогда оба короля остановились, улыбнулись, посмотрели в ту сторону, откуда исходил голос, и затем взглянули друг другу в лицо. «Так думают многие и у нас, – сказал король справа, – но не высказывают этого».
Король слева пожал плечами и ответил: «Это, должно быть, козопас. Или отшельник, слишком долго живший среди скал и деревьев. Ибо отсутствие всякого общества тоже портит добрые правы».
«Добрые нравы? – с негодованием и горечью возразил другой король. – Кого же сторонимся мы? Не „добрых ли нравов“? Не нашего ли „хорошего общества“?
Поистине, уж лучше жить среди отшельников и козопасов, чем среди нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, – хотя бы она и называла себя «хорошим обществом»,
– хотя бы она и называла себя «аристократией». Но в ней все лживо и гнило, начиная с крови, благодаря застарелым дурным болезням и еще более дурным исцелителям.
Я предпочитаю ей во всех смыслах здорового крестьянина – грубого, хитрого, упрямого и выносливого: сегодня это самый благородный тип.
Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип должен бы быть господином! И однако теперь царство толпы, – я не позволяю себе более обольщаться. Но толпа значит: всякая всячина.
Толпа – это всякая всячина: в ней все перемешано, и святой, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега.
Добрые нравы! Все у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это заискивающие, назойливые собаки, они золотят пальмовые листья.
Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали поддельными, что мы обвешаны и переодеты в старый, пожелтевший прадедовский блеск, что мы лишь показные медали для глупцов и пройдох и для всех тех, кто ведет сегодня торговлю с властью!
Мы не первые – надо, чтобы мы казались первыми: мы устали и пресытились наконец этим обманом.
От отребья отстранились мы, от всех этих горлодеров и пишущих навозных мух, от смрада торгашей, от судороги честолюбий и от зловонного дыхания: тьфу, жить среди отребья,
– тьфу, среди отребья казаться первыми! Ах, отвращение! отвращение! отвращение! Какое значение имеем еще мы, короли!»
(читать дальше)

Фридрих Ницше.
"Так говорил Заратустра"

<...> – Так вот, товарищи разведчики (офицер присел рядышком с командиром роты и чуть ли не насильно приобнял того за мигом окаменевшие плечи), мы вчера с вашим старшим лейтенантом немного повздорили как раз по поводу этих мальчиков. Товарищ Аршинов убежден, что с этими детками можно договориться лаской, по-доброму: дескать, дай ему конфетку, так он тебе добровольно карабин или там фаустпатрон к ногам положит… Хрена лысого вам он положит, а не оружие! – лицо особиста пошло яркими, алыми пятнами, стало злым и отталкивающим, – Этих детей Гитлер лично на смерть благословлял, и нет для них большего почета, чем за своего фюрера жизнь свою малолетнюю положить…
В подвале наступила относительная тишина, лишь молодой пацан-ефрейтор, в сдвинутой на макушку пилотке, чиркал и чиркал самодельной зажигалкой, с любопытством разглядывая оранжевый язычок огня.
– …И запомните, товарищи! Это вам не первые годы войны – языки нам в настоящий момент без надобности… Ни к чему… Уже победой пахнет… Так что пленных особо брать не рекомендуется… По крайней мере, там (капитан ткнул кривоватым пальцем в кирпичные своды), очень рекомендуют с одиночками не церемониться… Разве что офицер какой подвернется…
– Эт-то вы нам значит, товарищ капитан, официально приказываете десятилетних мальчишек в распыл пускать? – от волнения слегка заикаясь, заговорил вдруг тот самый молоденький ефрейтор с зажигалкой. Он поднялся во весь рост и оказался совсем худеньким, долговязым и неуклюжим, словно промокший во время грозы воробушек. – Да вы, похоже, там, у себя в кабинетах, совсем с ума посходили!? На разведчиках и так крови полно, но чтобы детской!?
– Как твоя фамилия, ефрейтор? – голос особиста приобрел вдруг необычайную звонкость и значимость. – Ты что себе позволяешь, молокосос? – Капитан вскочил было, и лишь от того, что жилистая рука Аршинова прихватила его сзади за блестящую кожу ремня, не смог подбежать к побелевшему ефрейтору. Тогда, повернувшись к командиру роты, он, четко проговаривая каждый звук, отчеканил:
– Старший лейтенант Аршинов, сегодня вечером, в районе двадцати часов я ожидаю вас лично и этого вашего говоруна (если он, конечно, останется в живых) в моем кабинете. Особый отдел расположен в…
– Я знаю где. Видел… – прервал его разведчик и, с усилием разжав сведенные судорогой вокруг ремня пальцы, закурил, успокаиваясь. – Если живы будем, придем… До двадцати часов еще много воды утечет…
(читать дальше)

Владимир Борисов (Москва)
Белые голуби ефрейтора Лямина

Весна, подобно умелому художнику, разукрасила город одним быстрым движением кисти. Свод неба потерял блеклость и унёсся ввысь, став ярко-голубым. Сады и парки оделись нежной зеленью, и - самое главное - зацвели цветы.
Под окнами стройного высокого особняка из бледного розового мрамора росли розы, и аромат хрупких, едва успевших раскрыться бутонов наполнял комнату. Грет, уютно устроившаяся на подоконнике в обществе пузатых подушек, совсем позабыла о книге в своих руках и полностью отдалась чудесному запаху.
Она как раз собиралась вернуться к чтению, когда тихонько тренькнул колокольчик.
- Госпожа, пришёл господин де Лентиньи. Проводить его в гостевую комнату?
Грет легко соскользнула с подоконника.
- Ах, Мизетта, как мне надоели ухаживания этого месье! - расстроено воскликнула она. - Он вовсе не подходит моему кругу.
- Но, госпожа, он ведь ученик аптекаря! - с благоговением в голосе прошептала служанка. - И когда-нибудь сам станет аптекарем, почти ча-ро-де-ем…

Последнее слово Мизетта и вовсе произнесла едва слышно, словно оно было страшным заклинанием.
- Чародеем! - Грет возмущённо всплеснула руками. - Когда-нибудь! Что за чушь! Мизетта, ты слишком много болтаешь. Мне пора положить этому конец. Проводи месье де Лентиньи. Я тотчас спущусь.
Грет захлопнула книгу, из которой так и не прочла ни строчки. Своими размышлениями она распалила себя и теперь кипела от праведного негодования.

- Димир, вы совершенно невыносимы! Сколько раз я вынуждена вам отказать, чтобы вы прекратили свои настойчивые, замечу даже, - слишком настойчивые! - ухаживания?
Де Лентиньи был бледным, тощим, долговязым и выглядел никак не учеником аптекаря, - скорее уж помощником могильщика, - в своём неизменно тёмном мрачном сюртуке со строгим высоким воротником. Его внешность оставляла после себя довольно неприятное впечатление: его лицо портило хмурое, усталое выражение, а кисти рук были слишком тонкими и изящными для мужчины. Грет, первая городская красавица, считала его недостойной партией - ведь за ней увивался даже сын герцога Роташи, сюзерена провинции Дегонь! <...>
(читать дальше)

Ирина Сидоренко (Киев)
Портрет Грет де Доран

Ранее в рамках проекта Aesthetoscope_в печать выходили в свет следующие издания:

Ирина Сидоренко (Киев). "Тук-тук"	Дмитрий Чипроновский (Санкт-Петербург) "Самая красивая девушка в мире"

Алексей Курганов (Коломна Московской области) "Колька Елабуга, или Диван с фотографиями"	Алексей Курилко (Киев). Яблоко от яблони...

Алексей Зайцев (Москва). Миниатюры	Никита Янев (Московская область, Мытищи). Загробная компенсация